IН. М. Пржевальский «На далеких реках» (главы из книги «Путешествие в Уссурийском крае») - 2
Уссурийский край, возвращенный нам окончательно по Пекинскому договору 1860 года, составляет южную часть Приморской области. Он заключает в себе бассейн правых притоков Уссури и ее верхнего течения; в обширном смысле сюда же можно отнести весь Зауссурийский край до границ с Маньчжурией и Кореей, а также побережье Японского моря до широты устья Уссури. Страна эта лежит между 42 и 48о северной широты, то есть под одной широтой с Северной Испанией, Южной Францией, Северной и Средней Италией и Южной Россией, но под влиянием различных физических условий имеет климат совершенно иного склада, чем эти европейские местности.
С другой стороны, растительный и животный мир Уссурийского края при своем громадном богатстве представляет в высшей степени оригинальную смесь форм, свойственных как далекому северу, так и далекому югу.
Наконец, по отношению к удобству колонизации эта страна, в особенности в своих южных частях, составляет наилучшее место из всех наших земель на берегах Японского моря.
Таким образом, Уссурийский край, независимо от научного интереса, важнее еще своей будущностью, которую он может иметь при условии правильной колонизации, основанной на данных, выработанных опытом и наукой.
Топографический характер края определяется положением главного хребта Сихотэ-Алинь, который, начинаясь в маньчжурских пределах, тянется до самого устья Амура.
Принадлежащая нам часть Уссурийского бассейна представляет собой страну гористую, в которой, однако, горы достигают лишь средней высоты и при мягкости своих форм везде могут быть легко доступны.
Орошение здесь весьма обильно, и Уссури составляет главную водную жилу всей страны. Небольшим горным ручьем, в несколько десятков сантиметров шириной, река вытекает из южных частей Сихотэ-Алиня, всего километрах в семидесяти от берега Японского моря. Затем в виде горной речки течет до принятия слева реки Даубихе.
Отсюда Уссури имеет метров сто пятьдесят ширины, но вследствие быстроты течения и частых мелей может быть удобна для плавания небольших пароходов только во время высокой воды. Для постоянного пароходного сообщения река делается годной лишь по впадении в нее слева Сунгари, которая составляет сток озера Ханка. Отсюда Уссури сохраняет постоянное меридиональное направление с юга на север, принимает несколько больших рек, делается многоводной рекой и при своем устье достигает в ширину 2 километров.
К Зауссурийскому краю следует отнести бассейн озера Ханка и южное побережье Японского моря.
Побережная полоса наполнена восточными отрогами Сихотэ-Алиня; они выше западных отрогов, носят более дикий характер и заключают узкие долины быстрых береговых речек.
Море образует здесь несколько больших заливов.
Между заливами Амурским и Уссурийским лежит полуостров Муравьев-Амурский, на южной оконечности которого находится порт Владивосток, выстроенный на берегу прекрасной бухты Золотой Рог.
Растительность страны очень разнообразна по своим формам и в то же время очень однообразна по своему распределению на всем протяжении края, от самых южных его пределов до самых северных. Это особенно резко бросается в глаза путешественнику, который уже на Средней Уссури встречает грецкий орех, пробку и виноград и ожидает дальше найти еще более южную флору. Однако характер флоры не изменяется почти на всем протяжении Уссурийского края; даже возле залива Посьет можно найти тот же хвойный лес, который растет на устье Уссури.
Гораздо большую разницу во флоре можно встретить, направляясь от берегов Уссури на восток, внутрь страны, и далее, на морское побережье.
Здесь горы и неблагоприятное влияние холодных вод Японского моря значительно изменяют условия климата, а вместе с тем и характер растительности. В лесах начинают преобладать хвойные деревья, а лиственные, особенно на главном кряже Сихотэ-Алиня, являются в небольшом числе и никогда не достигают таких больших размеров, как в местностях, ближайших к Уссурийской долине.
Растительность морского побережья вообще беднее, чем внутри страны, заслоненной от Японского моря горами Сихотэ-Алиня.
Растительность Уссурийского края заключает в себе большое разнообразие видов; одни из них свойственны Амуру, Северо-Восточной Азии, даже Камчатке и Северной Америке, другие произрастают в более теплых странах, в Японии и Китае.
Леса Уссурийского края всего роскошнее развиваются по горным склонам, защищенным от ветра, и в невысоких падях, орошаемых быстрыми ручьями. Здесь растительная жизнь является во всей силе, и часто на небольшом пространстве теснятся самые разнообразные породы деревьев и кустарников, которые образуют густейшие заросли, переплетенные различными вьющимися растениями. В особенности бурно развивается в таких местах виноград; он то стелется по земле и покрывает ее сплошным покровом зелени, то обвивает, как лианы тропиков, кустарники и деревья и свешивается с них красивыми гирляндами.
Невозможно забыть впечатление, которое производит, особенно в первый раз, этот лес. Правда, он так же дик и недоступен, как и все прочие сибирские тайги, но там однообразие растительности, топкая тундровая почва, устланная мхами или лишайниками, навевают на душу какое-то уныние. Здесь, наоборот, на каждом шагу встречаешь роскошь и разнообразие, не знаешь, на чем остановить свое внимание. То высится перед вами громадный ильм со своей широковетвистой вершиной, то стройный кедр, то дуб и липа с пустыми, дуплистыми от старости стволами, больше двух метров в обхвате, то орех и пробковое дерево с красивыми перистыми листьями, то пальмовидный диморфант, довольно, впрочем, редкий.
Как-то странно непривычному взору видеть такое смешение форм севера и юга, которые сталкиваются здесь как в растительном, так и в животном мире. Особенно поражает вид ели, обвитой виноградом, или пробковое дерево и грецкий орех, растущие рядом с кедром и пихтой. Охотничья собака отыскивает вам медведя или соболя, но тут же рядом можно встретить тигра, не уступающего в величине и силе обитателю джунглей Бенгалии.
И торжественное величие этих лесов не нарушается присутствием человека; разве изредка пробредет по ним зверолов или раскинет свою юрту кочевник, но тем скорее дополнит, нежели нарушит, картину дикой, девственной природы...

* * *

Теперь от природы перейдем к людям.
По всему правому берегу Уссури, от низовья до впадения Сунгачи, поселены казаки в двадцати восьми станицах, которые расположены на расстоянии 10—25 километров одна от другой.
Все станицы выстроены по одному и тому же плану. Они вытянуты вдоль по берегу Уссури, иногда на километр длины, и большей частью состоят из одной улицы, по которой то в одну линию, то в две, справа и слева, расположены жилые дома.
Дома имеют обыкновенно одну, редко две комнаты, в которых помещается хозяин-казак со своим семейством.
Сзади дворов лежат огороды, но особых хозяйских угодий не имеется, так как казаки держат свой скот постоянно под открытым небом, а хлеб после сбора складывают в скирды на полях.
Наружный вид казацких станиц далеко не привлекателен, но еще более незавидно положение их обитателей.
Казаки были переселены сюда в период 1858—1862 годов из Забайкалья, где они выбирались по жребию; волей или неволей должны были бросить свою родину и идти в новый, неведомый для них край.
Только богатые, на долю которых выпал жребий переселения, могли отделаться от этой ссылки, наняв вместо себя охотников, так как подобный наем был дозволен местными властями.
Разумеется, продавать себя в этом случае соглашались только одни бобыли, голь, которые явились нищими и в новый край.
Живут казаки очень плохо. Большая часть из них не имеет куска хлеба насущного, и каждый год с половины зимы до снятия урожая казна должна кормить большую часть населения, чтобы хотя сколько-нибудь спасти его от голода. Обыкновенно выдают неимущим казакам по 12 килограммов муки в месяц, но так как этого пайка для многих семейств недостаточно, притом он не вдруг выдается всем голодающим, казаки подмешивают к получаемому провианту семена различных сорных трав, а иногда даже глину. Испеченный из этой смеси хлеб имеет цвет засохшей грязи и сильно жжет во рту. Главным подспорьем к этому, но далеко не у всех, служит кирпичный чай, завариваемый с солью, или так называемый бурдук, то есть ржаная мука, разболтанная в теплой воде.
Если нет того и другого, казаки приготовляют из высушенных гнилушек березы и дуба особый напиток, называемый шульта, и пьют в огромном количестве вместо чая.
Рыбную и мясную пищу зимой имеют очень немногие, едва ли двадцатая часть всего населения; остальные же довольствуются шультой и бурдуком, то есть яствами, на которые нельзя без омерзения и взглянуть свежему человеку.
Бледный цвет лица, впалые щеки, выдавшиеся скулы, иногда вывороченные губы, по большей части невысокий рост и общий болезненный вид — характерные черты физиономии этих казаков. Даже дети казаков какие-то вялые, неигривые. Ни разу не слыхал я на Уссури русской песни, которая так часто звучит на берегах Волги; не запоет ямщик, который вас везет, про «не белы снеги» или про что-либо другое в этом роде.
Везде встречаешь грязь, голод, нищету, так что невольно болит сердце при виде всего этого.
Главный центр местной торговли — селение Хабаровка. Это селение, живописно раскинувшееся на правом, гористом берегу, имеет сто одиннадцать домов и насчитывает, кроме ста пятидесяти — четырехсот солдат, триста пятьдесят жителей. Торговля предметами необходимости даже самого неприхотливого быта основана исключительно на спекуляциях различных аферистов, пришедших сюда с десятками рублей и думающих в несколько лет нажить десятки тысяч. Уссурийская торговля зиждется на эксплуатации населения, в особенности туземного, на различных рискованных аферах, а всего более на умении пользоваться обстоятельствами и по пословице «ловить рыбу в мутной воде».
Хабаровские купцы получают свои товары частью из Николаевска, туда они привозятся на иностранных кораблях, частью выписываются из Читы или из Иркутска, редко прямо из Москвы. Все товары — самого низкого качества: и из России и из-за границы стараются сбыть сюда самую дрянь. Притом же цены непомерные. Уже в Иркутске и Николаевске цены на все по крайней мере двойные; затем хабаровские торговцы берут в полтора или два раза против того, почем они сами покупали; наконец, их приказчики или мелкие купцы, торгующие по станицам Уссури, берут опять в полтора или два раза дороже против хабаровских цен.

* * *

Начнем теперь про самое путешествие.
Проведя несколько дней в Хабаровке, я направился вверх по Уссури не на пароходе, а на лодке. При таком способе движения можно было подробнее ознакомиться с краем, по которому приходилось ехать. Лодка у меня была своя собственная, а гребцов я брал в каждой станице посменно. Гоньба почты и провоз проезжающих составляют повинность казаков, которые поочередно выставляют в каждой станице зимой лошадей, а летом — гребцов и лодки.
Зимой дорога по льду Уссури довольно хороша, но летом других сообщений, кроме водных, не существует.
Правда, между станицами есть тропинки, но по ним можно пробраться только пешком или верхом, и то не всегда благополучно, особенно во время наводнений.
Мое плаванье по Уссури от ее устья до последней станицы Буссе (510 километров) продолжалось двадцать три дня, и все это время сильные дожди, шедшие иногда суток по двое без перерыва, служили помехой для всякого рода экскурсий. Собранные растения зачастую гибли от сырости, чучела птиц не просыхали как следует и портились, а большая вода в Уссури, которая во второй половине июня прибыла метра на четыре против обыкновенного уровня и затопила все луга, не позволяла иногда в течение целого дня выходить из лодки.
Поднимаешься вверх по реке, изменяется и характер ее берегов; по их различию можно приблизительно определить границы нижнего, среднего и верхнего течения Уссури.
Нижнее течение (от устья до впадения реки Норы) характерно преобладанием необозримых равнин.
Там, где равнина делается возвышеннее, растительность становится более разнообразной, а множество кустов таволги и шиповника образуют густые заросли. Правая сторона нижнего течения Уссури далеко не представляет однообразия равнины левого берега: здесь, километров за пятьдесят от ее устья, вдруг вздымается на 1000—1200 метров хребет Хехцир, который тянется затем на некоторое расстояние вдоль Амура. Хребет сплошь покрыт лесами из лиственных пород, с которыми перемешаны хвойные. Вообще Хехцирский хребет представляет такое богатство лесной растительности, какое редко можно встретить в других, даже более южных частях Уссурийского края.
Южный крутой склон хребта резко обрамляет собою равнину, которая раскинулась также и на правом берегу Уссури.
Сама Уссури в нижнем течении разбивается на множество рукавов, или «проток», которые образуют большие и маленькие острова. У островов, невысоко поднятых над водой, болотистая почва со множеством наносного лесса. Они всегда сплошь покрыты тальником.
Среднее течение Уссури (от устья Норы) характеризуется обилием гор, которые следуют по обоим берегам реки и часто подходят к ней то пологими скатами, то крутыми и отвесными утесами.
Выше устья реки Иман Уссури имеет не больше 320 метров ширины и чем дальше вверх, тем больше и больше делается скромной рекой, так что при впадении Даубихе суживается метров до ста пятидесяти.
С уменьшением ширины теряется и глубина реки, особенно выше Сунгачи, где в малую воду во многих местах глубина бывает не более 80—90 сантиметров. Незначительная глубина при быстром течении чрезвычайно затрудняет движение даже самых небольших пароходов; хорошее плаванье по Уссури может производиться только от ее устья до впадения реки Сунгачи, которая приносит воды озера Ханка.
На правом берегу Верхней Уссури преобладают равнины, поросшие редким лесом, а на левом берегу — болотистые низменности, которые идут непрерывно до самого озера Ханка.

* * *

Во время следования в лодке, что происходило крайне медленно против быстрого течения, мы с товарищем обыкновенно шли берегом, собирали растения и стреляли в попадавшихся птиц. То и другое сильно замедляло движение вперед и невообразимо несносно было для гребцов-казаков, которые на подобного рода занятия смотрели как на глупость и ребячество. Одни из них, более флегматичные, постоянно презрительно относились к моим птицам и травам; другие же, думая, что собираемые растения какие-нибудь особенно ценные, но только они не знают в них толку, просили открыть им свой секрет. Станичные писаря и старшины, как люди более образованные, зачастую лезли с вопросами вроде таких: «Какие вы это, ваше благородие, климаты составляете?»
Про ботаника Максимовича, который был на Уссури в 1860 году, казаки помнят до сих пор и часто у меня спрашивали: «Кто такой он был, полковник или нет?» В станице Буссе, на Верхней Уссури, мне случилось остановиться на той же самой квартире, где жил Максимович, и когда я спросил про него хозяйку, то она ответила: «Жил-то он у нас, да бог его знает, был какой-то травник». — «Что же он здесь делал?» — «Травы собирал и сушил, зверьков и птичек разных набивал, даже ловил мышей, козявок и червяков — одно слово, гнус всякий».
Оставим всю эту пошлость и перейдем к прерванному рассказу.
Чуть свет обыкновенно вставал я и, наскоро напившись чаю, пускался в путь. В хорошие дни утро бывало тихое, безоблачное. Уссури гладка, как озеро, и только кое-где всплеснувшаяся рыба взволнует на минуту поверхность воды. Природа давно уже проснулась, и беспокойные крачки снуют везде по реке, часто бросаясь на воду, чтобы схватить замеченную рыбу. Серые цапли важно расхаживают по берегу, мелкие кулички проворно бегают по песчаным откосам, а многочисленные стада уток перелетают с одной стороны реки на другую. Голубые сороки и крикуны, каждые своим стадом, не умолкая кричат по островам, где начинает теперь поспевать любимая их ягода — черемуха. Из ближайшего леса доносится голос китайской иволги, которая больше, красивее, да и свистит погромче нашей, европейской.
То там, то здесь украдкой мелькает какой-нибудь хищник, а высоко в воздухе носится большой стриж; он то поднимается к облакам, так что его почти не видно, то, мелькнув как молния, опускается до поверхности реки, чтобы схватить мотылька. Этот превосходный летун едва ли имеет соперника в быстроте; даже хищный сокол и тот не может поймать его. Я видел во время осеннего пролета стрижей, как целые стада их проносились возле сидящего на вершине сухого дерева чеглока, но он и не подумал наброситься, зная, что не догнать ему этого чудесного летуна.
Вплываем в узкую протоку, берега которой обросли, как стеной, зелеными густыми ивами, и перед нами является небольшая робкая цапля или голубой зимородок. Он сидит как истукан на сухом вьющемся над водою суку дерева и выжидает мелких рыбок, свою единственную пищу, но, встревоженный нашим появлением, поспешно улетает прочь.
Поднимается выше солнце, наступает жара, и утренние голоса смолкают; зато оживает мир насекомых, и множество бабочек порхает на песчаных берегах реки, Между ними, бесспорно, самая замечательная по своей красоте — осторожная, в ладонь ветчиной и превосходного голубого цвета с различными оттенками. По вместе с бабочками появляются тучи мучающих насекомых, которые в тихие дни не прекращают своих нападений в течение целых суток и только сменяют друг друга. Комары, мошки, оводы являются летом в Уссурийском крае в бесчисленном множестве. Кто не видал их собственными глазами и не испытал на себе всей муки от этих насекомых, тому трудно даже составить об этом понятие.
Без всякого преувеличения могу сказать, что если в тихий пасмурный день идти по высокой траве уссурийского луга, то тучи этих насекомых можно уподобить разве только снежным хлопьям сильной метели, которая обдает вас со всех сторон. Ни днем ни ночью проклятые насекомые не дают покоя ни человеку, ни животным, и слишком мало заботится о себе тот, кто вздумает без дымокура присесть на уссурийском лугу.
Дневной жар сменяет прохладный вечер. Надо подумать об остановке, чтобы просушить собранные растения, сделать чучело-другое птиц и набросать заметки обо всем виденном в течение дня. Выбрав где-нибудь сухой песчаный берег, я приказывал людке причаливать к нему и объявлял, что здесь останемся ночевать.
Живо устраивался бивак, разводился костер, и мы с товарищем принимались за свои работы, а наши солдаты варили чай и незатейливый ужин.
Говорят, что голод — самый лучший повар, и с этим, конечно, согласится всякий, кому хотя немного удавалось вести странничью жизнь, дышать свободным воздухом лесов и полей...
Между тем заходит солнце, сумерки ложатся довольно быстро, и в наступающей темноте начинают мелькать, как звездочки, сверкающие насекомые, а тысячи ночных бабочек слетаются на свет костра; понемногу замолкают дневные пташки, только однообразно постукивает японский козодой да с ближайшего болота доносится дребезжащий, похожий на барабанную трель, голос водяной курочки, вперемежку с которым раздается свист камышевки, лучшей из всех здешних певиц.
Наконец мало-помалу смолкают все голоса и наступает полная тишина; изредка всплеснет рыба или выкрикнет ночная птица...
Окончив, иногда уже поздно ночью, свои работы, мы ложились тут же у костра и, несмотря на несносных комаров, скоро засыпали самым крепким сном. Утренний холод обыкновенно заставлял просыпаться на восходе солнца и спешить в дальнейший путь.
Так проводили мы дни своего плавания по Уссури.
К несчастью, частые и сильные дожди много мешали успешному ходу путешествия и принуждали в такое время ночевать в станицах, чтобы хотя во время ночи обсушить и себя и собранные коллекции.
Хрестоматия по истории Дальнего Востока. Книга 1-я.